как тысячу лет до нас, листья распускались, листья кружились;
всё повторяется: заново, сызнова, вновь;
ничто не поздравляет тебя с жизнью
так, как безадресная любовь. ©

вакуум.
от меня остался лишь кусок мяса, кусок человеческого мяса. и последнее утверждение очень сомнительно, на мой взгляд. я бы поставила вопрос на голосование, но кому-то разве есть дело?
я врываюсь в лапы душного и многолюдного бара. я кидаюсь в его лапы. сажусь за барную стойку и прошу джина, про себя добавляя, что было бы очень здорово, если бы он был настоящим. но я довольствуюсь хотя бы тем, что он из бутылки. салютую бармену, а потом прошу налить мне виски.
оглядываюсь, попутно собирая все животные и жадные оскалы. я знаю, как на меня смотрят. и если быть честной, то я хочу этого, мне нравится это. я люблю это. я люблю быть в эпицентре. вулкана, бара, мира, драмы или чьего-то сердца.
я довольно щурюсь, осушаю очередной стакан с виски, после третьего я перестаю считать. наблюдаю за тем, как кто-то протягивает ко мне свои руки. я знаю чего он хочет. он начинает лепетать какую-то чушь, я нарочно его не слушаю, хлопаю ресницами и улыбаюсь. – угостите даму виски, к чему вся эта болтовня. – я улыбаюсь. самый главный мой козырь – умение вовремя сыграть дурочку.
я смеюсь, пью и уворачиваюсь от цепких рук. я чувствую себя девой марией этого маленького мира, который заключен в четырех стенах бара.
они протягивают ко мне свои руки, они просят меня, умоляют меня. я знаю что им нужно, и я могу им это дать. более того я хочу им это дать, ибо с меня не убудет. дева мария этого бара или как вам будет угодно.
кто-то однажды прошептал за моей спиной «она двигается так, словно внутри у нее нечистая сила». они даже не представляют себе, насколько они правы. я ухмыляюсь этим протянутым рукам. – сначала виски.

вот живешь как обычно, а потом случается четверг, и ты умираешь. просто потому что в этот гребанный четверг твое сердце решает пуститься в пляс, поддаться вакханалии, спрыгнуть с моста и пролететь по мостовой, словно фанера над парижем. все сразу.
вакуум – вот что остается после.
вакуум и кусок мяса, последнее это ты.
после проверки данной теории на себе, я закрываю глаза и выпиваю еще, а после исчезаю на коленях у какого-то парня. все повторяется, жизнь это сплошной цикл, замкнутый круг. и я преодолев этап «на грани вымирания», перехожу к той самой стадии «мне так нужно, чтобы меня кто-нибудь обнял». и меня обнимают.
все мои желания исполняются в ту же секунду, все кроме одного. я хочу, чтобы шейн горел в аду, вместе со своими письмами, фотографиями и паршивыми «дорогая моя, лола». я хочу, чтобы я перестала гореть вместо него.
парень бережно тянет меня к себе на колени снова и снова, после каждой новой стопки с чем-то алкогольным. я уже не пытаюсь разобрать, что это может быть. я просто пью. весело смеюсь, каждой его новой шутке, не замечая, как одна сменяет другую. – он всегда так любит добавлять «лола, ты не представляешь, как я рад, что ты есть у меня. мой дорогой и любимый друг». а я только и могу гадать говорит ли он своей очередной девице о том, как сильно он ее любит, когда кончает. – меня качают на коленях, непонимающе продолжают свою речь. но я не могу успокоиться. уже нет. – я не могу не думать о том, что в той самой машине, где мы с ним занимались сексом, в данный момент он может трахать очередную свою девицу. ты знаешь, у него пунктик на женские имена, которые начинаются на «л». – я закатываю глаза, прикусываю губу и прилагаю все свои силы, чтобы встать и пойти к барной стойке.

я закуриваю сигарету и думаю о том, что мне не хватает тебя. того самого тебя, который бы сейчас сгреб меня в охапку и утащил, дома бы отчитал за сигареты, невероятно короткую юбку. ведь, ты никогда не устанешь удивляться тому насколько они с каждым разом короче и короче. я думаю о том, что хочу в твои объятия, холодный мальчик.
на губах появляется усмешка, кто бы мог подумать, правда. еще несколько часов назад, я, не слушая маунта, растаптывала твое хрустальное спокойствие. а теперь я хочу, чтобы ты растоптал мое. необязательно даже ругаться, просто забери меня отсюда. только глядя в твои холодные, электрические глаза я понимаю, что я еще не одна. я тону в своем горе не одна, мы вместе идем на дно.
после очередного стакана, меня вновь ловят чьи-то руки. я не успеваю отвертеться, но тут появляешься ты. мне хочется засмеяться. мне хочется зарыдать навзрыд. читай между строк, мальчик с холодным именем, руками и сердцем. – позорным он будет для тебя, ма-а-алькольм. – нарочно тяну гласную в твоем имени. мне так нравится, когда ты заводишься, когда злишься и закатываешь глаза. я так люблю доводить тебя до белого каления. – мне уже терять нечего. – я улыбаюсь, ты закатываешь глаза и твои пальцы сжимают мое плечо сильнее.
мне так нравится, когда ты закатываешь глаза.
ты резким движением выдергиваешь меня из объятий парня, я предпринимаю попытки возмущенно  что-то проскулить. но после того, как ты не даешь мне поцеловаться с полом, на секунду я забываю о своей идеи-фикс – замучить тебя.
все происходит довольно быстро. я успеваю заметить только этот взгляд, который обжигает, разъедает. тот самый взгляд, когда я начинаю благодарить тебя за то, что ты меня все еще не утопил, не оставил под коркой своего толстого льда. в эту самую секунду я боюсь тебя больше всех, больше всех этих парней. ведь они не ты. ты ведь даже сейчас похож не на демона или беса, сразу на сатану, не меньше.
каждый раз я продолжаю, зная как опасно тебя злить. но я иду по кругу не останавливаясь, делаю это вновь и вновь. все циклично, особенно эти письма, которые без обратного адреса и с подписью «твой шейн». который хуже смертельного приговора.
ты говоришь, что я нужна тебе. но ты еще не понимаешь до конца, насколько сильно ты нужен мне.
в этом мне кажется смысл жизни.
- ма-а-а-альком. – я зову тебя. я хочу чтобы ты отвязался от меня, я хочу чтобы ты был настоящим со мной. прямо сейчас. я хочу знать есть ли что-нибудь живое за толстым слоем льда. я хочу знать, что по ту сторону.

вакуум.
мы у нас дома, где неприлично тихо, учитывая, что мы с тобой дома. мы сидим на полу между нами бутылка виски, я достаю пачку сигарет и двигаюсь в направление окна. открываю его и начинаю курить. строго сужая скулы, я затягиваюсь и ухмыляюсь.
кажется, что сейчас познавательные разговоры на тему «курение тебя убьет» слишком неуместны. я снова и снова расплываюсь в ухмылке, бросая косые взгляды в твою сторону. пытаюсь сфокусироваться на твоем лице, но не могу. слишком много алкоголя, на мое худощавое тельце. – знаешь, лола. – ты начинаешь, а я готовлюсь закатывать глаза. – ты пьешь, как лошадь. куришь, как паровоз. а еще ты боишься темноты, но никогда не спишь при свете. – я никогда не сплю одна. я боюсь.
мысленно заканчивать за тобой фразы это моя вторая привычка, после той, где я сжигаю всю твою нервную систему к чертям собачьим. – ты готова спать с каждым новым встречным. черт возьми, лола!
я ухмыляюсь, пытаясь осознать действительно ли это говоришь мне ты. нарочно чуть раздвигаю ноги. – ага, а это профессиональная привычка. – я снова затягиваюсь и пытаюсь поймать тебя в фокус глаз. на этот раз успешно. я прожигаю в тебе дыру, ведь мне так не хочется быть одинокой со своей зияющей дырой в районе грудной клетки.
ты не представляешь, как мы с тобой похожи. мы – эгоисты. мы тянем с собой на дно все и вся. мы тянем с тобой друг друга. – малкольм, если я была нужна тебе только для очередной проповеди. то я лучше пойду обратно на блуд, ибо роль заблудшей овцы мне куда привычнее. чем овцы пытающейся обрести свой путь и вернуться обратно в паству. – малкольм, я просто хочу, чтобы ты перестал нести чушь. я просто хочу, чтобы ты все знал и был той самой стадией «иди сюда, я обниму тебя».
я снова затягиваюсь, прикусываю нижнюю губу. я пытаюсь не вспоминать шейна и его чертово письмо без обратного адреса. я пытаюсь не сдавать тебе позиций и мы продолжаем наш излюбленный танец.
я забываю о своих желаний, это было секундное помешательство. я смотрю на тебя вызывающе, я смотрю на тебя с ожиданием. мальчик, у которого вырвали сердце и заморозили кровь. я смотрю на тебя по-щенячьи.
я смотрю на тебя и думаю, услышишь ли ты мою азбуку морзе, сквозь толщу своего льда. я смотрю на тебя и молюсь, чтобы за грудной клеткой, там где у меня дыра, у тебя оказалось сердце. пускай даже ледяное. это лучше, чем ничего.
чем вакуум.
- малкольм. – я набираю воздуха побольше. я закрываю глаза, медленно снимая с себя кожу слой за слоем. я открою тебе все свои тайны, малкольм, мальчик с которым мы срослись плавником, с которым мы тонем. – ты нужен мне. сегодня. сейчас.
спаси меня. кто-то же должен, кто-то должен из нас двоих плыть вверх, а не вниз.

ты прячь свои бёдра, ты прячь свои лица.
я выжгу тот день, когда начала сниться ©

я открываю окна нараспашку, одно за другим. кажется, ты что-то пробурчала в духе «я тут между прочим полуголая хожу». я расплываюсь в довольной улыбке.
- это призыв к действиям?
если это не призыв к боевым действиям, то я отказываюсь и пальцем шевелить. прямо сейчас единственное чего я хочу это убить тебя и выпить еще виски.
- где-то в районе кухни поищи. – я начинаю раздумывать какую часть мыслей произнес вслух. мне бы хотелось, чтобы не все. я не хочу, чтобы ты знала.
я хочу чтобы ты ничего не знала.
не была готова.
я ударю тебя сзади. я ударю изнутри.
направляюсь на кухню, затягиваясь, аккуратно свернутой в бумагу, травой. мой рассудок уже изрядно затуманен. не помню, когда в последний раз общался с тобой в трезвом состоянии. ты не знаешь, но для тебя это крайне небезопасно.
я наливаю виски в первый попавшийся стакан, отпиваю и начинаю наблюдать за твоими скитаниями по квартире в одном нижнем белье.
и тут наступает момент, когда я закрываю глаза.
в грудной клетке и в голове возникают предательские картинки с твоим участием. я убиваю тебя, раз за разом. но не там, не сейчас. я заправляю все травой и виски. и двигаюсь в твою сторону.
это не мой рассудок, не мой трезвый ум подает сигналы к движению. нет.
это делаешь ты.
в такие моменты мне хочется тебя задушить, но пальцы предательски слабо давят на твою кожу в районе шеи. – таис. – твое имя отравляет.
твое имя доставляет. прямо сейчас.
я хочу, чтобы ты была.
я хочу, чтобы ты была полностью.
- я хочу, чтобы ты была полностью голой.
моей.

у нее слишком твои глаза.
если быть до конца честным, то она вся слишком.
но мне так нравится обладать ею. полностью. до конца. мне нравится, как она усердно стонет подо мной и умоляет меня продолжать.
она умоляет меня, она клянется мне в любви. – господи, еще! – она задыхается, давится своими оргазмами. а я давлюсь ее восхищением.
я с жадностью глотаю все до последнего, и мне нужно еще, а она продолжает свое истеричное. – fuck! fuck me!
у нее слишком твои глаза.
но никогда не голос, никогда не руки.
никогда не ты.
и меня это раздражает. она меня раздражает вся. вся, кроме ее любви и восхищения. это никогда мне не надоест, это сильнее даже тебя. и все-таки, знаешь, у вас с ней есть кое-что общее, помимо глаз. вы обе меня раздражаете, я хочу вас убить. распять изнутри.
я жадно пальцами проникаю ей/тебе подкожно.
мне нужно.
мне необходимо обладать тобой.
я просто не привык себе отказывать. я не привык проигрывать. всегда лучший.
и я катастрофически нуждаюсь быть номером один для тебя. быть единственным, кем ты упиваешься, кого восхваляешь, кем ты живешь. – матиас. – эта шлюха шепчет его имя.
я впиваюсь взглядом в тебя/нее. она улыбается сладко. – маркус?
медленно встаю, хватаю ее за руку и тащу по коридору к двери.
ты знаешь, я обожаю, когда вы возмущаетесь и трепыхаетесь в надежде еще хоть на что-нибудь. хоть на маленький кусочек меня.
но уже слишком поздно.
ты/она слишком.

я старательно выкуриваю этот чертов сон из своей головы, но все бесполезно.
ты бесполезна.
одно сплошное напоминание.
мой горячо любимый раздражитель.
ты что-то говоришь на тему того, что мы собирались куда-то идти. ускользаешь из моих рук, заставляя меня в очередной раз не дышать.
я закуриваю новую сигарету с травой вместо стандартного табака. ты теряешься снова и снова в сладком дыму. меня это не волнует, я устал отслеживать амплитуду твоих движений. мне надоело.
мне нет дела.
я самый лучший.
лжец на земле.
снова и снова хожу кругами. и нам никогда не столкнуться лбами, хотя я так этого желаю.
в данную секунду, я хочу разбить тебя на маленькие кусочки и растворить где-нибудь в тихом океане. на самом-самом дне. чтобы туда никогда не смог добраться матиас.
чтобы ни ты, ни он. чтобы вы никогда не обладали даже частью друг друга.
только я.
только я буду обладать тобой, секунду, а может и меньше. но я буду, потому что я не привык проигрывать. потому что я не умею и не знаю как.
и потому что я тебя убью.
- таис. – я пробую твое имя на вкус, облизывая губы. кажется, ты возникаешь где-то сбоку от меня. я поворачиваю голову в твою сторону, заставляя себя прищуриться. – знаешь, мне тут приснился крайне странный сон.
судя по твоим губам – ты без ума.
я без тебя.
ты проглатываешь мои слова, а я жду молений в честь продолжения. но ничего кроме острого желания выжечь тебя изнутри не возникает. – ты была совершенно нагая.
я снова затягиваюсь, делая паузы в словах. ты натягиваешься словно струна, в ожидании.
мне необходимо услышать, как ты просишь добавки. ты просишь всю историю полностью. мне нравится заставлять тебя умолять.
но больше всего мне нравится тебя убивать.
во сне.

мы с тобой полностью голые напротив друг друга.
я чуть улыбаюсь, смакуя предстоящие разделывания тебя на кусочки. но вокруг нас оказываются еще люди, некоторых я цеплял когда-то взглядом в холле жилого комплекса, но не всех.
я с вызовом смотрю прямо в центр тебя. – любишь когда много наблюдателей?
мы продолжаем играть в гляделки, когда появляется мужчина. он быстро пробирается к сцене, и уже спустя пару слов там же, на сцене, появляются различные вещицы. взгляд тут же прилипает к моему потрепанному, бумажному голубю.
знаешь, что про меня говорят? ничего хорошего не жди. и ты не жди, потому что они правы.
и я сейчас стою перед тобой голый, грязный и честный.
а ты само совершенство, как есть.
знаешь, что говорят про совершенных людей? от них ничего хорошего не жди. и я не жду. не жду ничего, кроме удобного момента, чтобы тебя убить.
я не могу проснуться, только закрыть глаза.
внутри грудной клетки куют мечи. непонимание происходящего бьется о черепную коробку, словно птица застрявшая в пасти хищника. я хочу, чтобы ты была птицей.
я хочу, чтобы тот самый голубь означал возможность превращения тебя в птицу в пасти хищника.
пожалуйста.
я дам самую высокую цену. обещаю.
- это будет забавно.

- мы. были полностью голые. – я затягиваюсь и протягиваю тебе сигарету, снова и снова. мы гоняем ее с тобой по кругу, как и слова. – там был престранный аукцион.
я снова пытаюсь смотреть на тебя, но слишком долго это делать невозможно.
я начинаю тебя убивать. опять.
с каждой новой затяжкой.
я с удовольствием дам тебе упасть. я буду держать тебя на прицеле, на тот случай, если ты все равно выживешь.
где-то в промежутке между моих фраз, ты снова убегаешь в комнату, все еще пытаясь одеться. но пока на тебе только нижнее белье и сладкий аромат травы.
ты горишь.
где-то между ребер. где-то во сне.
ты горишь в моей голове, потому что я так хочу. я хочу этого больше всего на свете.
- ты слушаешь меня? – потому что если ты меня не слушаешь, то я тебя определенно заставляю гореть. тебя и все вокруг тебя в радиусе трех километров. надеюсь, что матиас тоже попадет в этот радиус.
и тогда я убью двух сьобергов разом.
эта мысль доставляет мне покой. я затягиваюсь. – это был аукцион не каких-нибудь старинных артефактов, несущих в себе материальную ценность. это был аукцион бесполезных для всех, но полезных для одного человека вещей.
постоянное движение имени тебя резко обрывается. ты, наконец, внимаешь моим словам.
и это чувство победы отравляет.
оно доставляет. ты доставляешь.
- ты понимаешь меня? – слова с привкусом травы вяжут на языке. я впиваюсь взглядом в резьбу на дверных косяках, пытаясь не вспоминать тебя и этот чертов сон.
ты не желаешь мне помогать, спасать меня. только топишь, проникая в комнату опять в одном белье.
ты заставляешь меня вспоминать твои ключицы, острые углы твоего тела и цвет кожи в том самом освещении сна.
и желание пронизывает все позвонки поочередно. ты проводишь внутри меня захват территорий. без остановок. сразу все и без рецепта.
я вновь вижу, как ты желаешь не меня. снова и снова.
по кругу.
все в твоей жизни, даже самое сокровенное и постыдное связано не со мной.
все.
от начала и до конца.
все чего ты желаешь – не я.
все чего я желаю – ты.
ты, на блюдце с голубой каемочкой. мертвая.
- подожди. – ты глотаешь слова вместе с дымом. я глотаю тебя взглядом, не давясь. – то есть и тебе тоже?
и я проклинаю тебя.
проклинаю тебя и тот момент, когда ты начала мне сниться.
я обещаю тебе, в следующий раз я не упущу шанса.
я убью тебя.
во сне.

Все это напоминает старые книжки, которые Джим жег на заднем дворе отцовского дома, разочаровавшись в них. Ницше, Шопенгауэр, Достоевский.
«Человек – это мост...»
«Кто страх преодолеет, тот сразу будет Бог, а тот – не будет…»
«Если долго вглядываться в бездну…»
Мантра, надежда, зазубренные до отточенных звуков слова, при произнесении которых стоило вставать, как при звучании национального гимна. Молитва на ночь, которую нашептываешь сам себе, засыпая. Темнота, теплый летний ветер из приоткрытого окна, трещины на потолке, которые взгляд пересчитывает абсолютно машинально, и бесконечное «от страха и есть вся боль», слетающее с губ прерывисто и с упоением. Джим учил сам себя не бояться, кричать громче и вглядываться в бездну. Обложки книг стирались от того, что их частенько таскали с собой; а слова всплывали в голове раньше, чем взгляд касался букв. И это было тем, что позволяло держаться на плаву и верить в то, что тот, кто преодолеет страх – тот сразу будет Бог.
А потом все эти теории рассыпались, как карточный домик. Рухнули, столкнувшись с реальным миром, который одним уверенным движением стер весь романтизм и идеализм, будто проведя широкой ладонью по запотевшему стеклу. Исчезла дымка, изображение стало четким и ярким – таким, каким и должно было быть. Страницы книг осыпались пеплом, а густой дым поднимался в темное осеннее небо – горький, мерзкий и горячий. Джим грел руки об огромный, разведенный им самим костер и чувствовал, как гаснет то, что горело у него внутри. Будто бы из него уходит все тепло – слетает с кончиков пальцев, срывается вздохом с губ и прячется в резвых язычках пламени, пожирающих страницы книг. Он смотрел на то, как тает бумага, а вместе с ней тают и напечатанные на них слова; взгляд цеплялся за некоторые из них, делая оттиск в памяти, быстрый снимок, будто бы Джим не хотел забывать обо всем этом до конца.
«Свобода», «страх», «человек», «абсурд». «Бездна».
Все это напоминает те старые книжки, которые Джим давно сжег. Словно слова, стремительно пропадающие в огне и нет-нет, да и всплывающие в памяти сейчас. Важные, так или иначе ставшие частью Джима и не желающие уходить из него. Втравленные в самое нутро, втертые в кожу, в память, в самую душу – ставшие его частью. Эмоции, которые он испытывал сейчас, были сродни тем словам – такие же забытые, сожженные когда-то, но все еще живущие где-то внутри. Это не феникс, возрождающийся из пепла – это змея, пригретая под боком.
Джессамин отмахивается от него, прячется, она пропитана страхом насквозь. Страх, вспоминает Джим – короткое слово, двенадцатый кегль, третья строчка снизу, страница двадцать девять. Оно начинает рассыпаться пеплом с буквы «х» и быстро исчезает в оранжевом всполохе.
И страх Джесси – не напечатанный, реальный, имеющий форму и даже запах – этот страх тоже, кажется, будто бы горит огнем.
Джим снова смеется. Он отпускает себя, дает себе волю окончательно. Стрелка на часах поворачивает назад, отматывает дни, недели, месяцы, годы – огонь внутри не угасает, но начинает разгораться снова, а слова из старых книг собираются из пепла. Ноябрьское небо очищается от дыма. «Библия» возвращается на тумбочку около кровати.
«Человек – это мост…»
Джим слушает слова Джессамин, внимательно качая головой, и молчит, давая время и себе и ей. Он будто бы питается ее эмоциями – когда Джесси начинает плакать, улыбка Джима становится только шире, он даже вздергивает верхнюю губу – неосознанно, но при этом выглядя еще более отвратительно.
Только когда она вдруг срывается с места, Джим нарушает молчание и теряет напускную учтивость: лицо сразу же искажает гримасой недовольства и злости, а пальцы снова начинают трястись – от нервов и плохо скрываемого раздражения.
«От страха и есть вся боль…»
Он нагоняет ее почти сразу, хватает за плечо, впиваясь пальцами цепко и больно, наверняка до синяков – будто хищный зверь вгрызается в добычу. Джиму кажется, что надави он чуть сильнее и пальцы вспорют кожу, проберутся туда – в теплое, мягкое, мясное – и запах страха станет еще отчетливее и замечательнее.
- Ты пришла в мой дом, - Джим наклоняется к ее уху, шепчет зло: слова вылетают изо рта – четкие и острые. – В МОЙ дом! Счастливая, примерная, симпатичная маленькая девочка. Пришла, излучая это свое солнце. Улыбалась, смеялась. МОЙ, МОЙ дом! Я чувствовал, как тебя любят твои родители. От твоей матери отвратительно разило теплом, а ты светилась. Светилась, блядь, Джесси, понимаешь? В МОЕМ доме! Нужно было просто немного унять этот свет – его было слишком много. Ты сама виновата. Не надо было этого делать!
Каждое «мой» Джим выкрикивает, выплевывает на ухо Джессамин особенно громко и ясно. Он дрожит – дрожат губы и руки, плечи, все тело потряхивает в каком-то нервном возбуждении и злости, злости, злости, затопившей от макушки до пяток. Джима будто расчерчивает ярким всполохом, пробирает ударом хлыста по спине – он вскидывает голову, зажмуривается и сильнее сжимает пальцы на плече Джесси, начиная то ли плакать, то ли смеяться, чувствуя, как на веки давит гадкий, холодный свет мигающих электрических ламп.
Джим слишком долго держал это в себе. Слишком долго думал, что сможет контролировать себя. Заглядывал сам в себя, проверяя, на крепкой ли привязи собственные страхи. Но, как говорится, если долго вглядываться в бездну…
То бездна начнет вглядываться в тебя.